Он не помнит, кто он и сколько ему лет. Полицейские на глаз предположили, что около шестнадцати; сознательно он жил месяц, может, два.

В его голове ранние воспоминания превратились в истерзанное и перемолотое месиво. Первое, что вспыхивает в сознании - он лежит, и его тошнит, и все мутное и блеклое перед глазами, когда рядом визжит чей-то режущий уши голос "получилось не то!" (прекративопить, так сам виноват, дилетант, если уж взялся работать, дапрекратиты...). А после - обжигающий холод под спиной, что-то с резким запахом у лица прошибает нос и черепную коробку.

— Сынок, ты жив?
— Решаю, — выдохнул он и снова отключился.

Один из полицейских - Фицрой, добрая душа, - и забирает его с собой. И спустя два месяца это все еще кажется диким: почему он потащил его, всего обозленного и сбитого с толку, в свой дом, к своей семье. Неужто не боялся за жену? За маленького сына? Конечно, он бы и не подумал причинить им вреда, но этот факт ни на шаг не приближал его к понимаю мотивов Фицроя.

Первое время он лишь лежал и почти не вставал с выделенного ему потертого дивана. Если и пытался пройти хоть пару шагов, то неизменно падал: звериные лапы не держали его, нелепо разъезжались в сторону (однажды Фицрой успел поймать его подмышки до того, как он рухнет на пол - и взамен получил лишь удар в подбородок под шипение "отпусти!". Десятки принесенных извинений плохо помогали заглушить чувство вины). В один день он добрался до ванной и раковины самостоятельно. И, наконец, взглянул на себя в зеркало.

Он - химера, что в каком-то смысле означает сшитый урод. Сшитый другим уродом урод.

Все в нем словно друг другу не подходило. Обе лапы - волчьи? шакальи? о, кто бы знал, - были покрыты черной шерстью, что смотрелось нелепо с его темными, но не настолько, волосами; с рогами он не вписывался в дверные проемы и не мог нормально спать из-за невозможности лечь на бок; клыки неуклюже клацали, и тело все время болело. Чесались швы на животе, где его человеческая часть переходила в звериную.

И где-то внутри него наверняка все было таким же искромсанным и перешитым.

Разве тот, кто хотел из прежнего него создать что-то новое, не должен был думать о целесообразности? Боли явно не указывали на полезные изменения. Кажется, однажды в ночи он попросил убить его - и чувствовал до утра себя как последний ублюдок, увидев затопившее лицо полицейского разочарование.

Ему не нравилось его расстраивать. Однажды химера не успел прикусить язык и случайно проговорился, что кое-что вспомнил. И глаза полицейского озарились такой надеждой, что он, проглотив ком во рту и отведя глаза, солгал что-то о траве и лесной поляне в солнечный денек. Не хотелось говорить, что вспомнил того зверолюда, часть которого теперь была пришита к нему.

Когда лапы стали стойко выдерживать его вес, он, сжираемый абсурдным желанием вырваться наружу, почти тут же ушел в город. И вернулся, несмотря на беспокойство Фицроя, с яблоками и словами "зовите меня Марсал". Так и лучился скрытым довольством; имя было простым, непримечательным, но зато своим. Приятно было впервые в жизни (ну,сознательной жизни) иметь что-то свое.

Он не помнил семью, не помнил "создателя"; и это знание вызывало разочарование пополам с запоздалой злостью. Кем он был до всего этого? Были ли у него родственники? Фицрой сказал, что они искали; ему не нужно было даже договаривать, Мар и так все понял.

Он один. Ненормальный.

Фицрой сказал, что ему нужна помощь. Марсал, сжавшись на потертом диване в подобие клубка, рычал, что она ему вообще не сдалась.

И вот он едет за помощью. Было бы смешно, происходи все это не с ним.

Потому что он ненормальный, ходячее бедствие и в последний раз, когда он утверждал, что все исправил, сгорела пристройка к дому.

— Я тебя не выгоняю, — убеждал полицейский; и Марсал смотрел на него настороженно и не верил ни на йоту, сколько бы искренности не звучало в чужом голосе. — Но тебе нужно обратиться к кому-то, кто во всем этом разбирается. Тебе нужна помощь, и я не могу тебе ее дать.
— Если ты хочешь, чтобы я ушел...
— Ты можешь вернуться в любой момент.

Лапы уже его держали в вертикальном положении, и даже хвост не казался уже таким уж чужеродным. Полицейский, спасший его, давший ему крышу над головой и кров, кивнул ему и похлопал по плечу, прощаясь на вокзале.

Марсал может вернуться. Его примут. Так сказал Фицрой.

А пока... ему нужно найти Университет.

Отрывок из отчета о состоянии

Ко всем настроен заведомо отрицательно. Очень насторожен и нестабилен в настроении: спокойствие сменялось злостью и агрессией, однако старается подавлять эмоции (не сказал бы, что лучше открытого раздражения). Нельзя прикасаться к нему и заходить со спины (!). Для начала объясните, что вы собираетесь делать, и тяните руку уже после того, как он даст свое согласие. Не начинать говорить на полпути к прикосновению; в худшем случае химера может представлять угрозу здоровью, но не жизни (!).

Сложно сказать о причиненном ущербе. Я убедил его сотрудничать в разговорах о физическом состоянии, однако на вопросы о психологической составляющей или памяти отмалчивается. Сомневаюсь, что помнит что-либо до всего этого. Может, что-нибудь из времен, пока его превращали в химеру, но ничего более раннего.

Память повреждена, но не во всех аспектах. Быстро разобрался в бытовых вещах, некоторые делал, не задумываясь. Мозговая активность в норме, причинно-следственные связи строит свободно. Несмотря на это, наблюдаются серьезные проблемы со сном. Возможно, есть повреждения мозга (это может объяснить и потерю памяти). 

Молодой Франкенштейн. В результате несанкционированных алхимических и не очень манипуляций потерял и приобрел несколько частей тела. Помимо явных недостатков своего положения оказались и хорошие стороны - его зрение острее, чем у обычных людей; к тому же, Мар прекрасно видит в темноте. Да и заживать на нем все стало как на собаке.
Вследствие операций (или так уже было? хороший вопрос) с мозгом высокий болевой порог.

Только тронь. Как выяснилось в первые самые беспокойные дни после освобождения, у Мара превосходные рефлексы (а реакции на прикосновения резко отрицательные).

Уровень проницательности: Мар. Несмотря на периодические вспышки далекого от всего людского поведения, действительно неплохо разбирается в людях и их мотивации. Фицрой, выслушав приправленный составлением психологического портрета монолог Марсала о том, почему в книге убийцей должен быть именно трактирщик, предложил тому задуматься о карьере полицейского или детектива.

Ходячая катастрофа, после слов которой "все в порядке" нужно вызывать врача.