Когда Бьярки проводит лекции, Этель скучает. На самом деле, скучает она вообще довольно часто, ведь Адам — занятой человек, и не всегда в помощи ассистентки нуждается. Но обыкновенно ей достаточно просто смотреть со стороны, с интересом подмечая всякие детали и чувствуя от того некую общность. А что? Бьярки чем-то занят, Этель вон, неподалеку ходит, подзовешь — тут как тут. Тоже ведь не самое плохое занятие.
Только вот учебы это не касалось.
   
Аудитории — они для студентов, «дочери» (вот уж забавно люди думают) профессора там делать нечего. Ждать за дверью, разве что. Вот как сейчас: Бьярки, умилительно выглядящий в очках, что-то рассказывает у доски. Этель не может удержаться — дверь же открыта! Наверное, чтобы воздух бежал внутрь, — и заглядывает в лекторию. Да так и замирает, не без любопытства рассматривая Адама; потом соскальзывает взглядом туда, на студентов — и хмурится, явно подмечая симпатичных (и, несомненно, достаточно взрослых) студенток.
Через мгновение Этель сталкивается взглядом с самим Бьярки, улыбается, кажется, ничуть того не испугавшись, но всё же послушно исчезает из дверного проема.
Ничего, осталось немножко. Она подождет. И, может быть, заглянет ещё разок-другой.
   
Когда лекция заканчивается, Этель поднимается на ноги — подпирала стенку, сидя на полу, — легонько отряхивается и смотрит. Сейчас заходить ни к чему, наружу, вон из аудитории, плывет толпа студентов. Вот схлынет основная масса, Этель скользнет внутрь, и тогда...
Додумать она не успевает — замечает, что Бьярки стоит не один, а с какой-то студенткой. Красивой, взрослой, высокой — выше едва ли не на целую голову самой Этель.
Ревность, такая инфантильная, но гневная, жжет настойчиво. А потому девица из рода Сиранай оказывается возле милой ученицы совсем скоро и незаметно — и больно щипает ту за бок. Правда, моментально принимает вид невинный, словно хотела тронуть легонько.
— Ой, прости, пожалуйста! Там был какой-то... Жук. — Взгляд, не выказывающий ни толики дружелюбия, бегло осматривает студентку. Брови невольно сдвигаются — скрыть раздражение непросто! — но Этель подмечает это вовремя и прикладывает ладонь ко лбу.
   
И думает. Сердить самого Бьярки ей не хочется, а как же тогда ещё прогнать эту девушку-красавицу? Можно, конечно, назвать его «папочкой» и позвать ужинать...
Но что-то ей подсказывает, что это будет не лучшим решением.
 
Ничего толкового не придумав (но понадеявшись втайне, что щипка хватило для появления синяка), Этель отваливается от парочки и садится за одну первых парт, ту, которая была ближе всех к профессору.
И ждёт, не скрывая недовольного и чуть заинтересованного взгляда.

Студентка взвизгивает так звонко — так изящно и как-то по-девичьи, — что Этель хмурится снова, явно теряя торжествующий вид. Сама она, наверняка, никогда бы так не смогла; не её это. Далеко Этель до всех красивых ужимок, которыми, конечно, можно и нужно завоевывать мужские сердца.
С другой стороны, завоевывать ей пока никого и ничего не надо. Ей достаточно Бьярки, который, может, любить её и не любит, но вниманием не обделяет; странные, в общем, на первый взгляд отношения, зато в них представительница Сиранай уверена.
Ну, разве что ревнует вот иногда.
   
Пересекаясь с Лизой взглядом, девочка морщится, приоткрывает рот, чтоб язык показать, но не успевает — вмешивается Адам и, наконец-то, отправляет ученицу восвояси.
Этель не слишком беспокоится — всё же она скорее довольна, чем нет, — но некоторое волнение проскальзывает. Улыбка из лукавой и чуть ехидной становится более робкой, а янтарные глаза смотрят с ожиданием.

Мягкое касание девочка встречает с явным удовольствием и прижимается к ладони, однако палец у носа заставляет зажмуриться и наморщиться — не иначе как в ожидании щелчка! Которого, впрочем, не происходит. Этель забавно приоткрывает сначала один глаз, потом — второй, замечает Бьярки уже совсем рядом — и нахально укладывает руки на его ногах затем, чтобы через мгновение положить туда её и голову.
   
— Я соскучилась, — ничуть не скрывая правды (пусть она и была донельзя простой), признается Сиранай. И устраивается чуть удобнее, пряча лицо от солнца.
На миг она думает, что, может, стоило сказать «Тебя» в ответ на вопрос, но разве одно не подразумевает другого? Наверное, подразумевает, однако мысль из головы не идёт; подумав, Этель всё же добавляет невпопад:
— Тебя. — Паузы у неё, впрочем, не происходит, а в голосе появляется легкое недовольство, перемежаемое с нотками ревности, когда она продолжает. — А что хотела та... Девушка... Красивая очень. Тоже тебя?

Бьярки отвечает ей спокойно, чуть равнодушно, но Этель лишь улыбается — довольно и радостно. Значит, всё в порядке, а ещё — что сам Адам ничуть не против появления своей помощницы и может уделить ей время.
И, возможно, не так уж мало; не то чтобы у них не было времени по вечерам или ночам, в дни выходные или будние. Просто Сиранай не понимала, зачем бы нужно быть порознь, когда можно быть рядом при возможности. По этой причине, пожалуй, она ещё думала иногда о том, чтобы поступить в Университет в роли ученицы, и тогда-то с лекций её прогонять не будут!
Но пока руки Адама касаются её, гладят по голове, бегут по тонкому лицу, даря мягкое тепло — никакие лекции ей не нужны.
   
— Она красивая, — задумчиво повторяет Этель. Прячет улыбку, утыкаясь носом в Адама; ревность — хорошо, но ещё лучше знать, что ты важнее всяких. — Когда-нибудь стану такой же высокой и красивой, вот уж ты подивишься.
   
Фраза не значит ничего ровным счётом, ведь пока Адама устраивает Этель, ей и меняться не хочется. Но иной раз, нет-нет да появится непонятная зависть ко всем таким красивым и милым. И кажется, что они-то на фоне Сиранай намного-намного лучше.
Только Бьярки раз за разом опровергает это.
   
Адам легко поднимает её вверх, правда, всё проходит не слишком гладко — и Этель ойкает, когда её колено встречается с партой; возмутиться, правда, не успевает, поддается на поцелуй.
   
— Вижу, — легко соглашается она, а потом добавляет, явно забавляясь: — Только стукать меня было необязательно. Но как говорится, бьёт — значит, любит?
В такие дурацкие поговорки Этель не верит — слишком «взрослая» для такого. Любовь — она уж точно не состоит из ударов, это-то она знала. А ввернуть глупую шутку всё же хотелось.
Сиранай перехватывает пальцы Бьярки у своих губ, мягко целует их; нагота её едва смущает, но мурашки бегут по коже и щеки краснеют на удивление ярко. Этель жмурится, чувствуя горячие прикосновения — и то, как возбуждение опускается ниже, даря беспокойство поначалу в животе.
   
— У девушек такое не спрашивают, — приоткрывает она один глаз. В отличие от Адама, легкое смущение — вероятно, перед самим Бьярки, а не из-за действий или того, что они происходят не совсем в привычном месте, — следует за ней, рождая в движениях некоторую робость. Впрочем, не настолько сильно, чтобы просить Янга отвернуться; одежда небрежно падает на скамью, а Этель корчит недовольную мордашку — прохлада бежит по оголенной коже, играя в догонялки с лучами солнца.
   
— Замерзаю!